19-26 декабря 1973 г. в нарсуде Ленинского района г. Вильнюса слушалось уголовное дело "расхитителей государственного имущества". Дело вел нарсудья Станкявичюс.
Прокурор Дединас в обвинительном заключении, зачитывавшемся около трех часов, обвинял подсудимого Антанаса Терлецкаса по ст.ст. 160, 157 и 94, часть вторая УК Литовской ССР. Во второй части последней статьи говорится о групповом преступлении, хотя на скамье подсудимых всего лишь один А. Терлецкас. Из обвинительного заключения явствует, что А. Терлецкас имеет высшее образование - он дипломированный экономист. Помимо того, он изучал историю. В 1958 г. имел судимость по ст. 58 УК за политическое преступление. Говорят, что А. Терлецкас был, что называется, "соринкой" в глазу советских властей и ему хотели отомстить за это. Ход суда это мнение полностью подтвердил.
С 1972 г. А. Терлецкас работал в кондитерском цехе, находящемся в ведении гортреста столовых и ресторанов. С осени 1972 г. до середины апреля 1973 г. был заведующим цеха, а после этого до 24 мая работал кладовщиком на складе сырья этого же цеха. 24 мая 1973 г. он был арестован. После ареста у него в квартире был произведен обыск с целью выяснения инкриминируемого ему преступления - хищения государственного имущества. Странно, но во время обыска были изъяты журналы "Н. Ромува", "Мусу Вильнюс" (Наш Вильнюс) и др. Что они имеют общего с булочками?
Вместо того чтобы выявить настоящих расхитителей, следователь во время предварительного следствия допускал запрещенные методы, стараясь добиться от свидетелей желаемых, хотя и неправильных,показаний, обвиняющих А. Терлецкаса. Терлецкас же, которого заставляли подписать неправильно составленный протокол, потребовал вызвать прокурора. Желая сломить А. Терлецкаса, следователи ухватились за крайнюю меру - поместили его в существующий при Вильнюсской городской тюрьме "Лукишкяй" филиал психиатрической больницы.
19 декабря 1973 г. суд объявляет: уголовное дело "расхитителей государственного имущества". Нарсудья Станкявичюс много раз бывал необъективным: опрашивая свидетелей, он прижимал их так, чтобы те отвечали в нужном ему духе; если показание ему не нравилось, он набрасывался и иронизировал, а, когда свидетель, оговаривая подсудимого, врал и запутывался, нарсудья в это не углублялся или же хранил молчание.
Обвинительные материалы составили 6 томов.
Тон прокурора был очень суровым, выдвинутые обвинения тяжкими: А. Терлецкас занимался хищением со склада продуктов для кондитерских изделий - масла, сахара, соли, яиц и т.д. По указаниям подсудимого женщины-пекари должны были выдавать некачественную продукцию, шоферы-экспедиторы развозить готовую продукцию без документации, а полученные наличными деньги отдавать Терлецкасу.
Судебный процесс выявил нечто иное. 23-25 мая 1973 г. сотрудниками ОБХСС были задержаны шоферы-экспедиторы Гейц и Свирский, развозившие готовую продукцию по пунктам назначения. Когда у них проверили документы, то нашли, что на часть продукции не было документации. Выяснилось, что эти неоприходованные изделия они продавали за наличные в целях наживы. Однако по какой-то "счастливой" случайности Гейц и Свирский оказались совершенно невиновными (их обсудили лишь на товарищеском суде), и, свалив свою вину на Терлецкаса, они даже стали фигурировать в качестве главных свидетелей против него.
Опрос свидетелей показал, что недостача на складе образовалась только из-за плохо поставленного бухгалтерского учета, на который никто не обращал внимания с самого времени образования цеха, т.е. уже более 10 лет. И ни один заведующий цеха не привлекался за это к ответственности, кроме А. Терлецкаса, который на этой должности и проработал-то едва несколько месяцев. За выпускаемую продукцию и ее качество полностью отвечают пекари-бригадиры, а не кладовщик А. Терлецкас. Поэтому обвинение по этой части в дальнейшем было снято. Обвинение же по ст. 94 ч. 2 (групповое преступление), подкрепленное лишь словесными показаниями Гейца и Свирского, не могло иметь существенного значения для признания А. Терлецкаса виновным. Эти свидетели сами должны были бы сидеть на скамье подсудимых. Когда они говорили, то сильно путались, заикались, краснели, противоречили своим же только что сказанным словам, а под конец Свирский вовсе замолчал, не найдясь, что ответить на поставленные адвокатом вопросы. У Свирского во время задержания были найдены и другие пищевые изделия без документации, например, колбаса, которой у них в цехе вообще нет. Кроме того, те же самые шоферы-экспедиторы развозили полученные и из других мест кондитерские изделия — той же рецептуры и того же наименования. Поэтому установить, действительно ли найденные во время задержания кондитерские изделия везли из того цеха, где работал А. Терлецкас, было невозможно. И это подтвердила своими показаниями заведующая лабораторией, проводившая химический анализ этих изделий.
Несмотря на то что после допроса свидетелей невиновность А. Терлецкаса стала совершенно очевидной, что признал и сам прокурор, отказавшись от многих пунктов обвинения, однако, опираясь на словесные показания Гейца и Свирского (совершенно неубедительные), он потребовал для А. Терлецкаса 4 года лишения свободы в условиях строгого режима.
Когда прокурор закончил свою натянутую обвинительную речь, защитник Коварскис подал реплику: "Неужели слова Гейца и Свирского непогрешимы, как слово Божье, если им так верят, и притом, когда они сами должны были бы сидеть на скамье подсудимых?" Признаваясь суду, что участвовали в преступлениях А. Терлецкаса, они ничем не рисковали, так как это не вменялось им в вину, а теперь им уже вообще ничего не грозит. Почему совсем не обратили внимания на показания других?
26 декабря 1973 г., т.е. после 4-дневного перерыва, сделанного по окончании слушания дела, нарсудья Станкявичюс огласил приговор:
"Один год лишения свободы в условиях строгого режима, с зачетом времени, прошедшего со дня задержания". Указав, что наказание должно было бы быть более суровым, так как это вторая судимость, нарсудья добавил, что оно смягчено по соображениям "гуманности" (это-то в отношении невиновного человека!), ибо у подсудимого плохое здоровье и дома создалось трагическое положение — больная жена и трое маленьких детей.
Вот так советский суд используется для того, чтобы разделаться с не нравящимися органам госбезопасности людьми.
